Игры богов - Страница 72

В Семивратье после падения солнца и похода к пролому среди нищих значительно прибавилось калек. Подвязанные руки, костыли, падучая и слепота. Могло сложиться такое впечатление, что солнце обрушилось прямо на тайный сход нищих. Почти все слепые нищие города теперь кричали о том, что глаза им выжгло осколками солнца. Или осколками камня, когда боги молниями копали ров.

Слепой у Главного рынка, который раньше пробивал на жалость рассказами о своем героическом поведении у стен Проклятого города («И уже у самых ворот настиг меня подлый камень, а то взяли бы мы уже тот город»), теперь рассказывал, как он одним из первых бросился к пролому, чтобы грудью защитить родимый город. А тут как раз молния как жахнет! И наступила темнота! Подайте на пропитание…

Пара-тройка увечных даже попытались сообщить, что были покалечены в горячей рубке со степняками, но номер не прошел. Слишком много народу было в походе. Увечных немного помяли, и они вернулись к старым рассказам о разбойниках и акулах.

Слепой, который прибился к рыбакам, был приятным исключением. Он не рассказывал о своих подвигах, не просил милостыню, а зарабатывал себе на жизнь сочинением песенок и стихов. Вначале он, придя из пострадавшего от кочевников села, кормился у строителей, но потом привязался к рыбакам.

– …а не надо, твою мать, ночью окна открывать! – закончил очередной куплет Слепой.

Рыбаки захохотали. Слепому поднесли чашу вина, тот залпом выпил, закусил парой оливок и, нащупав свою семиструнную арфу, снова запел.

Все жадно внимали. Так жадно, что не заметили, как Щукина жена выскользнула из дома во двор. И как, после пинка Зануды, за ней следом вышел Младший. Движения его были немного неуверенные, но указания Зануды он помнил четко. Ублажить и пообещать. К тому же жена рыбака была бабой ничего себе, а не помесью крокодила с бегемотом, как поначалу опасался Младший. А оказавшись с ней наедине в сарае, Младший понял, что полезное может быть и приятным.

Выпадало Щуке идти в войско по-любому.

Но Щука этого не знал и пока веселился.

Веселились в Семивратье многие. Почти все. Кто на радостях, а кто за компанию. Даже городская стража ни к кому особо не цеплялась. И начальник городской стражи, учуяв от своих стражников запах вина, не хватался за дубину. Праздник. По приказу царицы – праздник.

Царица также радовалась вместе с народом, приносила жертвы и возносила хвалу. Днем. А этой ночью она снова сидела в своей спальне и тихо подвывала, глядя на звезды. Самой ей казалось, что она напевает песню. Но Жеребец, который вторую ночь дежурил под дверью, думал иначе. Воет, сука. Сидит и воет. И чего она вздурила? Жеребец потер щеку. Он ведь хотел как лучше. Порадовать. Чего она? Если так пойдет и дальше, то не видать ему больше царицыного ложа. И подарков тоже не видать.

Жеребец покосился на дежурящую возле дверей служанку. Та усмехнулась, когда Жеребец снова подошел к двери и осторожно поскребся.

– Пошел ты… – сказала из-за двери царица и подробно объяснила, куда Жеребцу нужно идти.

Служанка прыснула. Жеребец снова постучался. Еще не все потеряно. Не все. Нужно только постараться.

Дверь распахнулась, на пороге стояла царица, не потрудившаяся даже прикрыть наготу.

– Я ведь могу тебя приказать удавить. За попытку соблазнить царицу.

Жеребец сглотнул.

– Уходи, – сказала царица.

– А… – Жеребец откашлялся, – а потом, когда муж вернется, что ты будешь делать?

Служанка спохватилась, будто забыла что-то в соседней комнате, и убежала. Умная девочка. Такие разговоры лучше не слушать.

– А что ты мне прикажешь делать? – спросила царица.

Жеребец оглянулся по сторонам:

– Я войду.

Царица отступила в глубь комнаты. «Половина дела сделана», – подумал Жеребец.

В спальне было почти темно, только небольшая лампада возле домашнего алтаря бросала по стенам слабые отсветы. Из города доносились выкрики празднующих горожан и музыка.

Жеребец протянул руку к царице, но получил по ней весьма чувствительный удар.

– Забудь. Ничего больше не будет. И ничего не было. И если тебе нечего сказать…

– Есть, – выдохнул Жеребец. – Есть. Ты сама подумай.

Жеребец прошелся по комнате, прикидывая, насколько свободно можно говорить. Ладно, по-простому.

– Прикинь, если завтра война закончится, возьмут они Проклятый город. Наш любимый царь вернется. Зацени, приходит он сюда, на это вот ложе, раскладывает тебя, весело имеет, а назавтра устраивает гулянку с шалавами, приказав тебе сидеть на своей половине и терпеливо ждать, когда его снова на постненькое потянет.

Царица отвернулась и подошла к раскрытому окну.

– А тут еще окажется, что захотел наш царь наследника получить, а ты ему наследника не можешь подарить, бесплодная ты… – Жеребец ухмыльнулся, увидев, как дернулись плечи царицы.

Он знал, куда можно побольнее ткнуть.

– Он с твоим бесплодием мирится только потому, что это твой город. Твое приданое. Но если ты умрешь, то…

– Я все это знаю, – безжизненным голосом произнесла царица. – Что дальше?

– Дальше… Дальше он вернется с войны. – Жеребец даже рискнул подойти к царице сзади почти вплотную.

От волос царицы пахло полынью. Пахло волнующе и опасно.

– Он ведь может уже знать, что ты его не так чтобы очень ждала.

– Может.

– И ищет только способ тебя наказать и не потерять город. Твой брат ведь еще жив?

– Жив.

– Значит, твой муж поначалу сделает вид, что ничего страшного не произошло. Будто вернулся любящий муж к верной жене. И даже разделит с тобой ложе, предварительно разрешив тебе помыть его в бассейне. Разрешит?